— Гришка, — я напускаю в голос мёда. — Как дела у тебя? Ты не мог бы вещи мои привезти?

— Какие? — если в моём голосе мёд, то в его — лед.

Странно даже. Что я ему такого сделала, кроме того, что посмела родить от него ребёнка? Которого и выносила сама и содержу. Если не вспоминать про дары соседские, конечно.

— Тёплые. Они у тебя в коробках в гараже. Помнишь? Там коробок много, но они подписаны. Так и написано — тёплые вещи.

Гришка молчал. Мне его молчание не нравилось — тревожное какое-то.

— Лида, я гараж продал. Деньги нужны были. А твоё барахло… не знаю. Выбросили, наверное.

— Гриша! — теперь я просто не знаю, что делать. Как, вообще, быть? Ну как так можно, мы все же не чужие люди! Когда-то даже казалось, что мы семья. — Гриша, ну как так? У меня же одежды вообще нет… Что мне делать теперь?

— Лида, — жёстко ответил он. Он словно злорадствует даже. — У тебя же муж есть. Вот пусть он тебе и покупает тряпки.

И сбросил звонок. Даже телефон выключил. Мне хочется разбить телефон об стену, но я-то знаю, что в таком случае он разобьется, и придётся покупать новый, а такие траты мне не по карману. Я пустая, до звона пустая. Разбитая. Вот всего лишь тряпки — подумаешь! — а больно, обидно от пренебрежения, с которым он меня вычеркнул, Соньку, наши потребности. Словно чужой, совсем чужой, злой, даже жестокий человек. Хотя почему «словно»? Так оно и есть. Гришка согласен быть душкой только до тех пор, пока все танцуют под его дудку. Он простил мне Соньку, которую я родила и без его ведома и позволения, а вот Германа — не может. Кстати, откуда он знает о нем? Сходить бы к соседу, спросить, но я снова боюсь, что сорвусь в крик, и остаюсь в своей квартире. Правильно говорила бабушка: от мужиков одни проблемы — лучше вообще без них.

Я успокаиваюсь ребёнком. Набираю ей ванну с пузырьками — у меня теперь и детская пена есть. Сонька гулит, собирается есть пену, ей нравится её запах. Я смеюсь и гоню от себя мысли. Вспомнила некстати, что у меня фотография есть: мы с Дунькой — она совсем мелкая, а мне уже лет шесть — сидим в ванной в пене, играем, и столько восторга на наших лицах... Документальное подтверждение тому, что когда-то давно и с ней мы жили душа в душу. Но фотография в одном из альбомов, которые лежат в выброшенных Гришкой коробках. Я держалась весь вечер, а сейчас заплакала. Молча, чтобы дочку не пугать, которая все также шлепала руками по пене.

Этим вечером мы, естественно, гулять не пошли, но следующим утром вопрос встал ребром — в холодильнике почти пусто: засохшие до окаменелости роллы из нескольких разных наборов, пицца, тоже уже почти каменная, апельсин, половина пакета молока, курица гриль, которую я тоже уже есть не рискну — видно, чем всю эту долгую неделю питался Герман. Все это я отправила в мусорный пакет, и теперь холодильник совсем пустой. Пустой и печальный. Нужно идти в магазин.

Выглядываю в окно — машины Германа нет. Мне стыдно, что он увидит меня в этих вещах. Слишком яростно я вчера протестовала против них. Одеваю Соньку — ей тоже нужно погулять, усаживаю в коляску, решаюсь и вынимаю новые сапоги. Они идеальны! Я даже представить боюсь, сколько они стоят. Они оказались впору. Я полюбовалась несколько секунд, как они сидят на моей ноге: все же красивая обувь — слабость любой женщины. Но Сонька возвращает меня с небес на землю — ей жарко, она сердится. Я накидываю новую куртку. Она лёгкая, почти невесомая, и тоже моего размера. Вполне нейтрального цвета, видимо, Герман боялся не угадать цвет и купил стандартный, осенний, приглушенно рыжий — она очень мне идёт. Ненавижу его за то, что он умеет покупать даже такие незамысловатые вещи, как пуховики.

Прихватила мусор и вышла из квартиры. По дороге смотрю, сколько денег на моих счетах. Покупку вещей, пожалуй, осилю. Вот завтра же и куплю, и Герман никогда не узнает, что я все же пользовалась его подарками.

Глава 13. Герман.

Ночью я проснулся от тишины. Даже не от неё, а от зудящего в черепушке призыва — надо проснуться. Лежал, смотрел в потолок, собирал мысли. Потом понял, что меня разбудило — надо посмотреть, как Сонька. Протянул руку. Мы так и спали в рядок: я и Сатана по краям, Сонька — посередине. Я опытным путём понял, что Сатана отказывается ночевать где-либо, кроме постели, и воевать с ним не стал — сон дороже. Тем более к ребёнку эта зверина относилась весьма деликатно — вылизывала белобрысую макушку, милостиво терпела, если ребёнок дотягивался ручками и крепко вцеплялся в шерсть. Так крепко, что я с трудом разжимал крошечные пальчики, и отчищал их потом от налипших на них рыжих волосков. Ещё плюс — спала Сонька, когда рядом был Сатана, гораздо крепче. И просыпаясь, не плакала сразу, как бывало сначала, а вертела головой, отыскивая рыжее чудовище. Пыталась подползти к нему, но пузо пока было тяжелое, гулила, сердилась, что дотянуться не может, потешно ругалась.

Поэтому за какую-то неделю я уже привык просыпаться под её болтовню. А сейчас тихо, темно, постель пустая и холодная, в квартире чуть пахнет сигаретами — я опять курил в ванной. До рассвета ещё несколько часов, а уже не спится, хотя как мечтал выспаться. Пойти бы сейчас, пересечь коридорчик подъезда, постучаться, попросить чего-нибудь, соли там, или чая… Кстати, а соль то я так и не купил. Никуда я, естественно, не пошёл. Сварил кофе, привычно присел на «Индезит» и закурил. За стенкой тишина, от этого грустно. Даже соседи сверху не трахаются, словно вымерли все.

До утра я так и не уснул. Тянул время, смотрел телевизор, даже не вникая в то, что на экране происходит. Принял душ, побрился. К семи утра начал орать Сатана. Лида наверняка проснулась — он мёртвого подымет. Скрипнула, открываясь, соседская дверь — кот ушёл гулять.

А я ушёл на работу. Очень рано, наверняка раньше всех, раньше деда. Был соблазн постоять у подъезда — Лидка наверняка выйдет. Рано или поздно. Потом вспомнил, что она зла на меня из-за кроссовок. Но если честно, я ни капли не жалел о совершённом. Я их даже не выбросил, если честно — лень было, так и валяются в пакете в моей квартире — мусоропровода в доме нет, а идти на улицу лишний раз не хотелось.

Кирилл тоже уже приехал. Сидел прямо на мокрых ступеньках, вид имел помятый. Похлопал ладонью, приглашая меня сесть рядом. Я сел, достал сигареты и ему, и мне. Кирилл не отказался.

— А где твой младенец? — спросил он, выдыхая дым.

Дело в том, что няню я так и не нашёл, поэтому все эти дни Сонька ходила со мной на работу. К слову, в машине ей очень нравилось, спала она отменно. А я стал звездой бухгалтерии и отдела кадров — все были просто в восторге от Соньки. Знал бы раньше, брал бы ребёнка напрокат, чтобы девок клеить —беспроигрышный вариант. Серьёзные коллеги в пиджаках и на шпильках буквально дрались за право поменять испачканный подгузник. Вспомнил и снова заскучал по Соньке, хотя только недавно мечтал от неё избавиться. Надо же, привык за неделю.

— С мамкой он, — я тоже затянулся. — Пошли работу работать.

В комнатке, о существовании которой я раньше даже не знал, младший персонал уже пил горячий кофе, болтал, пытаясь оттянуть момент, когда работа станет суровой неизбежностью. Уборщицы, курьеры, ещё какие-то люди сначала к нам относились настороженно, но Сонька покорила и их. Теперь они хотя бы не вскакивали, когда мы входили. Я налил себе кофе, подошёл к окну. На улице слякоть, а мне ещё весь день по городу ездить…

Когда до девяти оставалось несколько минут, дверь в очередной раз открылась. Я не обратил внимания — здесь вообще проходной двор, но гул в комнате стих — это насторожило. Обернулся. Посреди комнаты стояла Даша. Такая неуместная здесь, слишком яркая с этими своими красными губами и высоченными шпильками, вызывающе молодая — здесь самой юной девице было за сорок и у неё было трое разновозрастных детей.

— Мальчики, — пропела она, — у меня для вас такие хорошие новости, что я даже сама к вам спустилась. Дед ждёт.